Повелитель Человечества - Страница 37

На нескольких столах лежали педантично составленные записи на новой бумаге, аккуратные стопки напечатанных схем и тонкие пластмассовые листы светокопированных планов. Встречались и памятники прошлого: древние свитки и пергаменты, прижатые по краям всем, что попалось под руку в роли пресс-папье. Аркхан ожидал увидеть разношёрстную смесь организованной высокой науки и беспорядка, характерную для святилищ многих гениев, и именно это он и увидел.

– Пожалуйста, прими мою благодарность, – произнёс Бог Машина, – что пришёл сюда.

– Это – честь для меня, – ответил Аркхан, чувствуя горькую досаду из-за слёз, грозивших испортить момент. Какими же раздражающими иногда могли быть эмоции. Однако сила заключалась в их преодолении, а не в вычищении бионикой. В этом он также истово подражал Омниссии.

– Мне нужна твоя экспертная оценка, Аркхан.

Было что-то в том, как Император произнёс его имя. Слуховые датчики не зарегистрировали звука, и всё же он услышал своё имя, произнесённое вслух. Аркхан счёл это слегка нервирующим и ужасно интересным, обещая себе поинтересоваться о природе эффекта. Он так никогда и не поинтересовался.

Император работал один, единственный повелитель в святилище запретного и забытого знания. Молния прочертила шрамы высоко в ночных небесах, прокатились гортанные раскаты грома. Хотя зал располагался глубоко под землёй, огни лаборатории замерцали в готической гармонии с бурей.

На центральной плите лежал труп. Громадное создание, существо с чрезмерно развитой мускулатурой и толстыми венами, которое настолько далеко отошло от человеческого шаблона, насколько можно было представить, но всё же сохранило связь с человечеством, как с прародителем. По правде говоря, оно напоминало нечто мифическое: морозных гигантов древних нордических кланов или богорождённого из конклавов Джарриш до Тёмной эры. То, что в нём осталось человеческого увеличили до гротескных и воинственных пропорций. Даже в смерти его грубое лицо искажал перекошенный рот, словно в жизни он знал только боль.

Император, одетый как любой учёный, стоял у плиты, положив руку на отвратительную топографию грудных мышц чудовищного человека. Его внимание было направлено на несколько соседних экранов и постоянно прокручивавшуюся на них информацию. Каждый экран показывал развёрнутый меняющийся поток биологических данных в цифровом, бинарном или руническом представлении. Аркхан тогда понял, что труп на плите вовсе не был трупом, до сих пор регистрировался пульс и прерывистая нечёткая мозговая активность.

Техноархеолог вышел из теней за ослепительным светом, направленным на тело. Он понял, что не может отвести взгляда от лица пациента и грубой ужасной кибернетики, внедрённой в череп лежавшего без сознания чудовища.

– Зубы Шестерёнки, – тихо выругался он.

Император казался слишком занятым, чтобы обратить внимание на богохульство. Крохотные схемы на кончиках пальцев испачканных кровью хирургических перчаток Омниссии прижались к груди гиганта. Они испустили ауру ультразвука – на нескольких соседних экранах под разными углами появились изображения примитивного внутреннего сканирования позвоночника и окружающей плоти. Дремлющее тело сильно дёрнулось и зарычало, словно от пронзившей нервную систему боли.

Аркхан посмотрел на искажённое страданиями лицо гиганта. Металлические зубы. Сморщенный лоб. Шрамы на шрамах. Протянувшиеся из головы кабели, напоминавшие кибернетические дреды.

– Ангрон, – выдохнул он имя.

– Да, – нечеловечески равнодушно подтвердил Император. – Я пытаюсь устранить причинённые Двенадцатому повреждения.

Император указал свободной рукой, также испачканной кровью, на три экрана, которые продолжали показывать мерцающий гололитический череп гиганта, мозг и позвоночник. Изображение было расколото десятками тонких чёрных усиков, которые были всем чем угодно только не органикой. Аркхан уставился на отсканированные изображения с медленно растущим пониманием. Учитывая опыт и образование его знание человеческой анатомии было абсолютным, но изображения на экранах не принадлежали человеку. Не соответствовали они и священным и одобренным путями аугметического вознесения.

Скорее они были богохульными.

– Полагаю, что ты видел это устройство раньше, – сказал Император. – Это так?

– Да, Божественный. В экспедиции в Гексархионские хранилища.

– Хранилища, которые снова закрыли твоим декретом, ратифицированным генерал-фабрикатором Кельбором-Халом, а всё найденное внутри осталось неизвестным.

– Да, Божественный. Знания представляли моральную угрозу и потенциальное искажение познания.

Пальцы Императора коснулись виска лежавшего без сознания примарха. – Но ты видел такое устройство.

Аркхан Лэнд кивнул. – В богохульных текстах, погребённых в Гексархионских хранилищах, оно называлось cruciamen.

Никак не прокомментировав услышанное, Император продолжил сканирование кончиками пальцев.

– Я никогда не видел его вживлённым и работающим, – признался Аркхан. – И никогда такую мощную модель, ни в стазисном поле, ни в хранилище. Устройства в закрытом подземелье были намного примитивнее этой конструкции.

– Я ожидал подобное.

– Зачем в Вашей бесконечной мудрости вы вживили это устройство в примарха?

– Я не делал этого, Аркхан.

– Тогда… к великому стыду признаюсь, что не понимаю, на что смотрю, Божественный.

– Двенадцатый и его легион называют их “Гвозди мясника”. – Император продолжал изучать информацию на экранах. – Ты смотришь на изменения моего оригинального шаблона Двенадцатого. Точнее говоря, ты смотришь на изменения примитивного гения. Перед этим осмотром я полагал, что улучшения, полученные Двенадцатым на Нуцерии, являлись источником его эмоциональной нестабильности. Моя гипотеза состояла в том, что они стимулировали в Двенадцатом чувство вечной, но, в конечном счёте, искусственной ярости. Но всё наоборот. Изменив краевую долю и островковую область мозга, хирурги нарушили умение Двенадцатого регулировать любые эмоции. Также они перестроили его способность получать удовольствие от любых чувств, кроме гнева. Только эти химические и электрические сигналы свободно перемещаются в его мозгу. Всё остальное или полностью подавляется или изменяется, чтобы причинять невыносимые страдания. То, что Двенадцатый до сих пор жив – свидетельствует о выносливости моего проекта примарх.